Неточные совпадения
Теперь уже все хотели в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили
идти прямо на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье
веры и козацкой
славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и хлебам, пустить далеко по степи
о себе
славу.
Лютов, придерживая его за рукав,
пошел тише, но и девушки, выйдя на берег реки, замедлили шаг. Тогда Лютов снова стал расспрашивать хромого
о вере.
Райский погружен был в свой новый «вопрос»
о разговоре
Веры из окна и продолжал
идти.
Он прошел окраины сада, полагая, что
Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь, к обрыву, по скату берега, где она любила гулять. Но нигде ее не было, и он
пошел уже домой, чтоб спросить кого-нибудь
о ней, как вдруг увидел ее сидящую в саду, в десяти саженях от дома.
— Ее история перестает быть тайной… В городе ходят слухи… — шептала Татьяна Марковна с горечью. — Я сначала не поняла, отчего в воскресенье, в церкви, вице-губернаторша два раза спросила у меня
о Вере — здорова ли она, — и две барыни сунулись слушать, что я скажу. Я взглянула кругом — у всех на лицах одно: «Что
Вера?» Была, говорю, больна, теперь здорова.
Пошли расспросы, что с ней? Каково мне было отделываться, заминать! Все заметили…
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора,
пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему
о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Тут кончались его мечты, не смея
идти далее, потому что за этими и следовал естественный вопрос
о том, что теперь будет с нею? Действительно ли кончилась ее драма? Не опомнился ли Марк, что он теряет, и не бросился ли догонять уходящее счастье? Не карабкается ли за нею со дна обрыва на высоту? Не оглянулась ли и она опять назад? Не подали ли они друг другу руки навсегда, чтоб быть счастливыми, как он, Тушин, и как сама
Вера понимают счастье?
Вера пошла полууспокоенная, стараясь угадать, какую меру могла бы принять бабушка, чтоб помешать Марку ждать ее завтра в беседке. Она опасалась, чтобы Татьяна Марковна, не знающая ничего
о страсти Райского, не поручила ему
пойти, не предварив ее
о том, а он, не приготовленный, мог поступить, как внушало ему его еще не вполне угасшее корыстное чувство и фантазия.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге;
Вера Иосифовна читала
о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала
о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову
шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Вот что спрошу: справедливо ли, отец великий, то, что в Четьи-Минеи повествуется где-то
о каком-то святом чудотворце, которого мучили за
веру, и когда отрубили ему под конец голову, то он встал, поднял свою голову и «любезно ее лобызаше», и долго
шел, неся ее в руках, и «любезно ее лобызаше».
Да, теперь
Вера Павловна нашла себе дело,
о котором не могла бы она думать прежде: рука ее Александра была постоянно в ее руке, и потому
идти было легко.
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать
о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли не считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и
пошла, и
пошла;
Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала...
Одной из мелких ее кумушек, жившей на Васильевском, было поручено справляться
о Вере Павловне, когда случится
идти мимо, и кумушка доставляла ей сведения, иногда раз в месяц, иногда и чаще, как случится.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет,
Вера Павловна,
о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним.
Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
Нет, я уж
пойду,
Вера Павловна, больше и говорить ни
о чем нельзя.
Но во всяком случае Мерцалова и
Вера Павловна значительно поурезали крылья своим мечтам и стали заботиться
о том, чтобы хотя удержаться на месте, а уж не
о том, чтоб
идти вперед.
Около Думы народ.
Идет заседание. Пробрались в зал. Речь
о войне,
о помощи раненым. Какой-то выхоленный, жирный, так пудов на восемь, гласный, нервно поправляя золотое пенсне, возбужденно, с привизгом, предлагает желающим «добровольно положить живот свой за
веру, царя и отечество», в защиту угнетенных славян, и сулит за это земные блага и царство небесное, указывая рукой прямой путь в небесное царство через правую от его руки дверь, на которой написано: «Прием добровольцев».
— И, полно, матушка! теперь-то и пожить! Жених твой знатного рода, в
славе и чести; не нашей
веры — так что ж? прежний патриарх Гермоген не хотел вас благословить; но зато теперешний, святейший Игнатий, и грамоту написал к твоему батюшке, что он разрешает тебе
идти с ним под венец. Так
о чем же тебе грустить?
— Ничего, ничего, брат… — продолжал
о. Христофор. — Бога призывай… Ломоносов так же вот с рыбарями ехал, однако из него вышел человек на всю Европу. Умственность, воспринимаемая с
верой, дает плоды, богу угодные. Как сказано в молитве? Создателю во
славу, родителям же нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу… Так-то.
А, так вот ты какой! Теперь я тебя понимаю. Наконец-то я вижу, что ты за человек. Бесчестный, низкий… Помнишь, ты пришел и солгал мне, что ты меня любишь… Я поверила и оставила отца, мать,
веру и
пошла за тобою… Ты лгал мне
о правде,
о добре,
о своих честных планах, я верила каждому слову…
— Вы говорите — у вас
вера, — сказал дьякон. — Какая это
вера? А вот у меня есть дядька-поп, так тот так верит, что когда в засуху
идет в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик и кожаное пальто, чтобы его на обратном пути дождик не промочил. Вот это
вера! Когда он говорит
о Христе, так от него сияние
идет и все бабы и мужики навзрыд плачут. Он бы и тучу эту остановил и всякую бы вашу силу обратил в бегство. Да…
Вера горами двигает.
Положив бумагу в карман сюртука, застегнувшись на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться на Алексея, Мирона, доктора, на всех людей, которые, подзуживаемы евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно,
идут против царя; Артамонов старший слушал его жалобы почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить
о Вере Поповой, он строго сказал...
Когда дело
шло о математическом вопросе, и ученик в извинение ошибки говорил: «Ich glaubte», Гульч не без волнения говорил: «Оставьте вы свою
веру для чего-либо другого, а здесь она совершенно неуместна.
Нет, это выше ее сил. «Я
пойду, я буду говорить с ним только
о Вере… он, верно, любит еще
Веру; ему приятно будет говорить со мною об ней, он помнит еще и меня…
Надумал
идти в город. Был там протопоп, благочестивой жизни и весьма учёный, — с раскольниками ревностно состязался
о делах
веры и
славу прозорливца имел. Объявил тестю, что ухожу, дом и всё, принадлежащее мне, оставляю ему, а он пусть даст мне за всё сто рублей.
Когда святой отец ревнует к
вере,
Да согласит владык он христианских
Идти собща на турского султана,
О вере братии наших свободить!
— Вижу: хотели лишить себя жизни? — договорил
о. Мисаил засевшую у Половецкого в горле фразу. — Великий и страшный грех отчаяние, потому что оным отрицается безграничное милосердие божие. Страшно подумать, когда человек дерзает
идти против закона божия… Но есть и спасение для кающегося, если покаяние с
верой и любовью.
Из сада
Вера пошла в поле; глядя в даль, думая
о своей новой жизни в родном гнезде, она все хотела понять, что ждет ее.
В «Фаусте» герой старается ободрить себя тем, что ни он, ни
Вера не имеют друг к другу серьезного чувства; сидеть с ней, мечтать
о ней — это его дело, но по части решительности, даже в словах, он держит себя так, что
Вера сама должна сказать ему, что любит его; речь несколько минут
шла уже так, что ему следовало непременно сказать это, но он, видите ли, не догадался и не посмел сказать ей этого; а когда женщина, которая должна принимать объяснение, вынуждена наконец сама сделать объяснение, он, видите ли, «замер», но почувствовал, что «блаженство волною пробегает по его сердцу», только, впрочем, «по временам», а собственно говоря, он «совершенно потерял голову» — жаль только, что не упал в обморок, да и то было бы, если бы не попалось кстати дерево, к которому можно было прислониться.
Сделалась она начетчицей, изощрилась в словопрениях — и
пошла про нее
слава по всем скитам керженским, чернораменским. Заговорили
о великой ревнительнице древлего благочестия,
о крепком адаманте старой
веры. Узнали про Манефу в Москве, в Казани, на Иргизе и по всему старообрядчеству. Сам поп Иван Матвеич с Рогожского стал присылать ей грамотки, сама мать Пульхерия, московская игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей
посылала.
— И подати платят за них, и сыновей от солдатчины выкупают, и деньгами ссужают, и всем… Вот отчего деревенские к старой
вере привержены… Не было б им от скитов выгоды, давно бы все до единого в никонианство своротили… Какая тут
вера?.. Не
о душе, об мошне своей радеют… Слабы ноне люди
пошли, нет поборников, нет подвижников!.. Забыв Бога, златому тельцу поклоняются!.. Горькие времена, сударыня, горькие!..
Вот и
пошла тетка к Ивану Яковлевичу, чтобы попросить его разом помолиться
о еже рабе Капитолине отверзти ложесна, а раба Лария (так живописца звали) просветити
верою.
Вечерком, на Святках, сидя в одной благоразумной компании, было говорено
о вере и
о неверии. Речь
шла, впрочем, не в смысле высших вопросов деизма или материализма, а в смысле
веры в людей, одаренных особыми силами предвидения и прорицания, а пожалуй, даже и своего рода чудотворства. И случился тут же некто, степенный московский человек, который сказал следующее...
Наконец,
вере может быть доступно даже настоящее, поскольку дело
идет о неизвестных рассудку его законах [Во II главе Послания к Евреям
вере дано истолкование и в том и в другом смысле: «
верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (ст. 3); дальнейшее содержание главы говорит
о вере как основе не мотивированных разумом и оправдываемых только
верою поступков (см. всю эту главу).].
— Куда уж лучше, Марко Данилыч!
О лучшем-то нечего и помышлять, — сказала Таифа. — Хоть бы в вере-то Господь сохранил, а то вон ведь какие напасти у нас
пошли: в единоверческую многие хотят…
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа
послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой
о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям
верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу;
Вера шла покорно и только охала, когда оступалась
о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.
Глубоко в глазах Ивана Ильича сверкнул тот же темный, сурово-беспощадный огонь, каким они загорались при упоминании
о Вере. Он сгорбился и, волоча ноги,
пошел к себе в спальню.
Сообщили им об этом в Женотдел,
Вера пошла к ней, убедила подать прошение
о разводе.
В припадке сильного раздражения, император немедленно
послал Ушакову рескрипт, в котором писал
о «пределах своих
веру в Богом установленные законы».
— Мир вам, убитые! — говорил Суворов. — Царство небесное вам, христолюбивые воины, за православную
веру, за матушку-царицу, за Русскую землю павшие! Мир вам! Царство вам небесное! Богатыри-витязи, вы приняли венец мученический, венец
славы!.. Молите Бога
о нас.
Гости были люди просвещенные, и между ними
шел интересный разговор
о нашей
вере и
о нашем неверии,
о нашем проповедничестве в храмах и
о просветительных трудах наших миссий на Востоке.
— Мне до тебя есть дело, потому что я прислан за тобою от правителя, и при мне здесь есть воины и биченосцы. Правитель разгневан, что ты не доставил ему в течение дня донесений
о том, как
идет у вас приготовление к тому, чтобы передвинуть
верою гору. Епископ же отвечал...
Один из главарей революционеров террористической партии, Игнатий Меженецкий, тот самый, который увлек Светлогуба в террористическую деятельность, пересылался из губернии, где его взяли, в Петербург. В той же тюрьме сидел и старик раскольник, видевший казнь Светлогуба. Его пересылали в Сибирь. Он все так же думал
о том, как и где бы ему узнать, в чем истинная
вера, и иногда вспоминал про того светлого юношу, который,
идя на смерть, радостно улыбался.
— Хорошо. Я сама горю мщением ко всем пришельцам в Египте. Мое имя — баба Бубаста, я нынче старуха, лекарка; но я была молода и любила; мой муж томится давно в каменоломнях Пилака, и сердце мое каждый день слышит, как он двигает гранитные глыбы, в цепях, которые наложил на него жестокий правитель…
О, я ненавижу пришельцев и новую
веру, я рада им мстить: я
пойду искать яд и приду к тебе, госпожа, когда яд мой поспеет.
Пеох одинаково непримиримо ненавидел все
веры, которые были несогласны с
верой древних египтян, и готов был вредить каждому иноверцу; но как в то время,
о котором
идет наш рассказ, охотнее всех прочих преследовали христиан, то Пеох изощрил себя и на то, как можно на всяком шагу и на всякий раз сделать досаду и зло христианам.
Хитрый жидок изложил ей различные невзгоды и гонения от общества, терпя которые, он дошел до такой крайности, что даже решился было сам поступить в рекруты, но тут его будто вдруг внезапно озарил новый свет: он вспомнил
о благодеяниях, какие являют высокие христиане тем, которые
идут к истинной «крещеной
вере», и хочет креститься.
Ано фрязове по своей
вере какову крепость держат; сказывал мне посол цесарев про шпанского короля, как он свою землю очистил, и яз с тех речей и список к тебе
послал, и ты-б, господине,
о том великому князю пристойно говорил не только спасения ради его, но и чти (чести) для государя великого князя».
Пока они
шли городом, она не поднимала с головы своего покрывала, и многие спрашивали: кто это такая? Христиане же, проходя, отвечали: это новая христианка! Но потом сами себя вопрошали: где и когда эта женщина крестилась? Как ее христианское имя? Зенон должен знать
о ней все, но неизвестно и то, где принял
веру Зенон… Только теперь неудобно было их расспрашивать, так как они
идут впереди бодрее всех и на их плечи опирается ослабевший епископ…